Лакуна коллективного сознания, в которую превратился опыт ГУЛАГа, идеологически обусловлена: советские власти прибегали к сглаживанию неудобного прошлого. Неудивительно, что свидетельства бывших заключенных являются основными и наиболее доступными источниками знания о лагерях. Однако даже объемное художественное исследование Солженицына и стилистически точную прозу Шаламова едва ли можно назвать репрезентативными, когда речь заходит о женщинах в ГУЛАГе. Во многом это связано с «мужским взглядом»: нередко авторы описывают романтические отношения, принуждения к сексуализированному контакту, беременность и роды, что препятствует формированию субъектности женщины и сводит ее опыт до физиологии и отношений с мужчинами.
Избегая подобной аберрации, мы обратимся к мемуарам женщин, прошедших ГУЛАГ. Рассматривая их не только через теорию и историю литературы, а также через междисциплинарные области знания (trauma и gender studies), мы столкнемся с рядом вопросов. Является «воспоминание» документом или литературным произведением? Что стоит за термином «женское письмо»? Как конструируется высказывание и его субъект в женской лагерной прозе? Мы попробуем ответить на эти и другие вопросы, а также выделить стратегии, к которым прибегали авторки лагерных мемуаров.